graduate student from 01.01.2023 to 01.01.2025
Sledstvennyy otdel po Central'nomu rayonu g. Volgograda SU SK RF po Volgogradskoy oblasti (Rukovoditel')
Volgograd, Russian Federation
12.00.01
12.00.02
12.00.10
12.00.12
12.00.14
343
10.79
10.07
40.00.00
67411
60
7582
LAW027000
The article is devoted to a comparative legal analysis of individual grounds for termination of criminal prosecution at the pre-trial stage in foreign countries. The author, based on the analysis of a number of norms of foreign criminal procedure legislation, identified the main trends characterizing its modern development in this area; compared the grounds for termination of a criminal case and criminal prosecution known in Russian and foreign practice. Based on the results of the work, the author substantiates conclusions regarding possible prospects for further development of Russian legislative regulation of termination of criminal prosecution and optimization of the relevant law enforcement practice, taking into account current foreign experience.
termination of criminal prosecution, termination of criminal case, pre-trial proceedings, criminal proceedings in foreign countries
Вопросы сравнительно-правового анализа института прекращения уголовного преследования, несмотря на традиционный исследовательский интерес, получают в рамках отечественной юридической науки далеко не полное освещение. Тем более актуальным обращение к ним видится в свете динамики современного развития уголовно-процессуального законодательства в нашей стране и за рубежом, а также принимая во внимание то, что обоснованность прекращения уголовного дела в ходе досудебного преследования неизменно вызывает масштабные дискуссии, как в доктрине [3, с. 43 – 45], так и на практике. Кроме того, изучение соответствующих норм и правоприменительной практики значимо и в контексте международного сотрудничества в сфере уголовного судопроизводства.
Анализируя соответствующий зарубежный опыт, следует, прежде всего, отметить, что уголовно-процессуальному законодательству большинства государств присущ ряд аналогичных российским (предусмотренным ст. 24 и 27 УПК РФ [1]) оснований прекращения уголовного дела и уголовного преследования. Так, в числе подобных оснований можно назвать отсутствие события или состава преступления, истечение сроков давности уголовного преследования, издание акта об амнистии и т.д.
В то же время, стоит заметить, что в некоторых государствах наблюдается иное, в сравнении с характерным для России, соотношение институтов освобождения от уголовной ответственности и наказания и прекращения уголовного дела и уголовного преследования; ряд соответствующих оснований в зарубежной практике понимается специфически, что в значительной мере опосредовано различиями в принципиальных началах уголовного процесса.
Так, в этой связи примечательно, что английское право (а также основанные на нем правовые системы ряда государств – членов Британского Содружества наций) отличается наличием принципа целесообразности уголовного преследования применительно ко всем стадиям последнего (что опосредует, в частности, возможность его дискреционного применения органом расследования в ситуациях заведомого скорого истечения срока давности уголовного преследования [7, с. 32]; оценка законности соответствующих решений в надзорном порядке проводится только в отдельных случаях). Достаточно сходной логики в данных вопросах придерживается и уголовный процесс США.
Рассматриваемый принцип, не формализованный в российском уголовном процессе, в последние десятилетия отчасти становится характерным и для континентально-европейских государств, хотя понимается, как правило, более ограниченным образом (наиболее широкая трактовка характерна для Швейцарии). Например, в Эстонии (УПК принят в 2003 г.) он применим в ситуациях прекращения уголовного преследования (при отсутствии общественного интереса и незначительности вины), но не принятия решения о возбуждении уголовного дела [10, p. 72]; другим примером восточноевропейского государства, закрепившего соответствующий принцип, выступает Северная Македония [10, p. 152]. В ФРГ (в особенности после законодательных изменений 2013 г.) и во Франции соответствующие вопросы, как правило, решаются в порядке реализации широких дискреционных полномочий прокуратуры [10, p. 92 – 93].
Необходимо подчеркнуть, что вопрос о законодательном закреплении принципа целесообразности в уголовном процессе в последние годы дискуссионно обсуждается и некоторыми отечественными авторами – например, Н.Н. Апостоловой [4], Л.Н. Котляровой, И.Г. Смирновой, А.Н. Усачевым [8] и иными авторами. В то же время, оценивая возможности актуализации соответствующей практики в России, видится более уместным солидаризоваться с большинством российских ученых (например, М.Ш. Буфетовой, Н.Ю. Литвинцевой, С.П. Серебровой и др.) [5], отмечающих, что формализация инициатив такого рода обусловила бы конфликтность основополагающих начал уголовного судопроизводства, нивелировав значение принципа публичности процесса; кроме того, процессуальная экономия, возможности реализации которой в рамках существующей модели судопроизводства далеко не исчерпаны, не должна предполагать упрощение формы вопреки гарантиям прав участников процесса.
Другими достаточно распространенными и, в значительной мере, соотносимыми с известными отечественной правовой системе основаниями прекращения уголовного дела и уголовного преследования в зарубежной практике в рассматриваемом аспекте выступают возмещение ущерба и выплата штрафа. При этом, если применительно к России речь идет о прекращении уголовного дела или уголовного преследования в связи с назначением меры уголовно-правового характера в виде судебного штрафа (ст. 25.1 УПК РФ; суд может применять данную меру по собственной инициативе или по результатам рассмотрения ходатайства, поданного следователем с согласия руководителя следственного органа либо дознавателем с согласия прокурора), то в ряде зарубежных государств (Бельгия, Нидерланды, Шотландия – чье законодательство в ряде аспектов отличается от действующего в остальных частях Великобритании) подобные меры могут быть реализованы на досудебной стадии (следственным органом или прокуратурой); другим отличием (помимо упомянутых государств, имеющим место также в ФРГ) выступает возможность определения такого рода штрафа не как определенной санкции, а в порядке компенсации причиненного вреда (возможно – дополнительной) потерпевшему [10].
Оценивая соответствующие зарубежные практики на предмет возможной актуализации, видится возможным отметить, что, при их определенной совместимости с логикой российского уголовно-процессуального законодательства, для последнего в данной сфере характерны более содержательные процессуальные гарантии (с задействованием механизма судебного контроля). Кроме того, отечественный законодатель традиционно делает акцент не только и не столько на компенсаторной составляющей (с позиций возмещения материального или морального вреда), но и на необходимости заглаживания иным образом причиненного преступлением ущерба (в частности, применительно к возможности прекращения уголовного дела в связи с примирением сторон), что более полно соответствует задаче восстановления социальной справедливости. В этой связи, необходимость заимствования соответствующего зарубежного опыта не выглядит очевидной, хотя он и заслуживает определенного внимания с позиций процессуальной экономии.
Наконец, еще одним достаточно интересным вектором развития рассматриваемого уголовно-процессуального института в зарубежных правопорядках видится его взаимосвязь с альтернативными формами разрешения уголовно-процессуального конфликта, преимущественно неизвестными отечественной практике.
Так, упомянутые особенности английского уголовного процесса предполагают, в числе прочего, установление законодателем ряда оснований прекращения уголовного преследования альтернативного характера – в виде как свободного отказа (реализуемого как потерпевшим, так и органом расследования), так и предупреждения (дифференцированного на несколько форм, из которых официальное имеет наиболее существенные юридические последствия), а также, с 70-х гг. ХХ в. – медиации (посредничества), сопряженной с заглаживанием причиненного вреда [7, с. 33 – 34]. Необходимо отметить, что исторически признание уголовно-процессуальной медиации характерно для государств, относящихся к системе общего права (Австралия, Канада, США), либо испытывающих ее существенное влияние (Израиль).
Среди государств континентальной Европы, наиболее активно применяющих медиацию в уголовном процессе (в том числе – в досудебном производстве), следует назвать Австрию, Бельгию, Финляндию, Францию. Относительно недавно медиация получила нормативно-правовую регламентацию в уголовно-процессуальном законодательстве ряда государств постсоветского пространства (Беларусь, Грузия, Казахстан, Кыргызстан, Латвия, Молдова [6, с. 11]). В отдельных упомянутых государствах, согласно статистическим данным, по результатам медиации прекращается до 60 % уголовных дел в отношении несовершеннолетних [9, c. 51]. Интересно отметить, что в некоторых странах (Австрия, Казахстан, Латвия, Молдова, Финляндия, Чехия) соответствующие положения не включены в уголовно-процессуальные кодексы, а регулируются иным законодательством (соответственно, в кодексы могут включаться бланкетные нормы) – например, уголовным, ювенальным, либо специально регламентирующим альтернативные средства разрешения споров; в случае Италии практика медиации имеет место без непосредственной законодательной регламентации. В большинстве упомянутых государств речь идет о применимости медиации по уголовным делам о преступлениях, не представляющих большой общественной опасности, однако, в некоторых случаях она допускается и в ситуациях совершения тяжких преступлений – например, в Бельгии по уголовным делам о преступлениях, предусматривающих наказание до 20 лет лишения свободы (что, в свою очередь, выглядит достаточно спорным – во всяком случае, в разрезе возможного прекращения уголовного преследования по данному основанию в связи с урегулированием конфликта сторонами).
Применительно к российской правовой системе, необходимо отметить, что при отсутствии формального запрета на медиацию в уголовном процессе в профильном федеральном законе [2], вопросы ее востребованности активно обсуждаются в юридической доктрине (в частности, среди сторонников ее признания в нашей стране стоит отметить М.А. Лавнова, Я.А. Климова, М.С. Колосович и др. [6; 7]); подчеркивается и наличие пока единичных практических ситуаций ее применения (вместе с тем, вследствие неформализованности и конфиденциальности процедуры, нельзя исключать ее несколько более широкое фактическое задействование, в частности, в контексте примирения сторон).
Думается, что закрепление возможности проведения медиации в рамках уголовного процесса в России выступает оправданным – безусловно, не по всем категориям дел, а, по аналогии с условиями прекращения уголовного дела в связи с примирением сторон – применительно к ситуациям совершения впервые преступлений небольшой и средней тяжести. Это способствовало бы как гармонизации положений различных отраслей процессуального законодательства, связанных с внедрением альтернативных средств разрешения споров, так и более последовательной реализации принципов гуманизма, процессуальной экономии, а также восстановления нарушенных прав и правовой определенности (в развитие логики процессуального реформирования последних лет, отмеченной такими новеллами, как введение возможностей прекращения уголовного дела или уголовного преследования в связи с назначением меры уголовно-правового характера в виде судебного штрафа (ст. 25.1 УПК РФ), прекращения уголовного преследования в связи с возмещением ущерба (ст. 28.1 УПК РФ).
Подводя итог изложенному, видится необходимым подчеркнуть, что сравнительно-правовые исследования свидетельствуют о наличии в различных национальных правовых системах достаточно существенной дифференциации в определении оснований прекращения уголовного преследования в досудебном производстве (при некоторой общности их базовых основ). В современных реалиях характерной чертой развития соответствующего регулирования и практики его применения выступает расширение оснований прекращения уголовного преследования в свете следующих тенденций:
- реализации (закрепления) принципа целесообразности (с приданием широких дискреционных полномочий органам расследования и надзорным органам);
- «смешанной» регламентации новых оснований (в контексте как непосредственно процессуальной кодификации, так и иного специализированного законодательства);
- закрепления спектра возможностей прекращения уголовного дела и уголовного преследования по результатам альтернативного разрешения спора.
Думается, что отдельные аспекты рассмотренного зарубежного опыта иллюстрируют целесообразность закрепления в российском уголовно-процессуальном законодательстве возможности проведения между потерпевшим и лицом, впервые подозреваемым или обвиняемым в совершении преступления небольшой или средней тяжести, процедуры медиации, а также введения дополнительного основания прекращения уголовного дела и уголовного преследования в связи с достижением соглашения по ее итогам (в том числе, и в рамках досудебного производства).
1. Code of Criminal Procedure of the Russian Federation: Federal Law № 174-FZ of 18.12.2001 (as amended on December 28, 2024) // Collection of Legislative Acts of the Russian Federation. 2001. № 52 (part I). Art. 4921.
2. Federal Law № 193-FZ «On the alternative dispute resolution procedure with the participation of a mediator (mediation procedure)» (as amended on July 19,.2019) // Collection of Legislative Acts of the Russian Federation. 2010. № 31. Art. 4162.
3. Antonov I.A., Mamontov A.G. Dopustimost' prekrashhenija ugolovnogo dela v hode dosudebnogo proizvodstva: bol'she voprosov, chem otvetov // Vestnik UJuI. 2018 № 4 (82). S. 42 – 46.
4. Apostolova N.N. Celesoobraznost' (diskrecionnost') v rossijskom ugolovnom sudoproizvodstve: diss… dokt. jurid. nauk. – Rostov-na-Donu, 2010. – 369 s.
5. Bufetova M.Sh., Litvinceva N.Ju. K voprosu o principe celesoobraznosti v rossijskom ugolovnom sudoproizvodstve // Vestnik Vostochno-Sibirskogo instituta MVD Rossii. 2021. № 3. S. 167 – 177.
6. Klimova Ja.A., Kolosovich M.S. Mediativnye procedury v ugolovnom sudoproizvodstve // Vestnik Volgogradskoj akademii MVD Rossii. 2021. № 4 (59). S. 10 – 15.
7. Lavnov M.A. Institut prekrashhenija ugolovnogo dela v sisteme ugolovno-processual'nogo prava i pravoprimenitel'noj praktike: diss… kand. jurid. nauk. – Saratov, 2015. – 200 s.
8. Usachev A.A., Kotljarova L.N. Princip celesoobraznosti v ugolovnom processe: rossijskij istoricheskij i zarubezhnyj opyt // Sovremennye dostizhenija i razrabotki v oblasti jurisprudencii: sb. nauch. tr. po itogam mezhdunar. nauch.-prakt. konf. – Orenburg: Federal'nyj centr nauki i obrazovanija «JeVENSIS», 2017. S. 25 – 27.
9. Shishkovec I.I. Vosstanovitel'naja mediacija v ugolovnom processe: perspektivy primenenija v Respublike Belarus' // Predvaritel'noe rassledovanie. 2020. № 2 (8). S. 49 – 54.
10. A Comparative Analysis of Pre-Trial Procedure in Europe: The Search for an Ideal Model / Ed.: E. Johnston, R. Erbaş, D. Jasinski. – Istanbul: Istanbul University Publication, 2020. – 250 p.
